О том, как УГКЦ отвечала на вызовы последнего десятилетия: Революцию достоинства, оккупацию Крыма, войну с Россией, а с начала 2020-го ещё и эпидемия коронавируса, – и как они меняли саму Церковь, идёт речь в интервью Предстоятеля УГКЦ Блаженнейшего Святослава для LB.ua.

 

«Один из недостатков постсоветского мира – бегство от ответственности.

Кто ни за что не отвечает, у того гораздо выгоднее жизнь»

 

– Вы возглавили УГКЦ ровно десять лет назад, и этот период был наиболее драматичным в новейшей истории Украины. Вам самому на тот момент был всего 41 год, и многие высказывали определённый скепсис: сможет ли молодой епископ справиться с такой огромной ответственностью? Какими вспоминаются эти годы лично для Вас?

– События, связанные с избирательным Синодом, для меня лично были даже драматические – это решение наших владык (относительно избрания. – С.К.) радикально изменило мою жизнь. Причём не в первый раз.

Ведь десять лет я осознавал себя богословом, учёным и преподавателем: работал в Украинском католическом университете во Львове, был ректором Львовской духовной семинарии... И вот в один момент Блаженнейший Любомир зовёт меня и говорит, что Церковь направляет меня к совершенно иному служению (в 2009 году Папа Бенедикт XVI утвердил выбор Синода УГКЦ, по которому Святослав Шевчук был назначен епископом-помощником епархии Покрова Пресвятой Богородицы в Буэнос-Айресе, в Аргентине. – С.К.). То есть я должен всё оставить – свою любимую библиотеку, своих студентов, привычные обстоятельства и, что самое главное, привычное представление о том, что я должен делать в своей жизни, – и ехать на другой конец света. Но я тогда воспринял это с большим доверием к Господу Богу и сказал: «Господи, Твои дороги нам неизвестны, но то, что ты для нас планируешь, становится для нас лучшим. И поехал в Аргентину. Тогда я был уверен, что на всю жизнь. Как каждый епископ, приехавший на службу, пытался войти в ту культуру, принять те обычаи, которые, честно скажу, до сих пор в себе ношу – многие из тех аргентинских привычек за десять лет постоянно в себе нахожу...

И вот – новая неожиданность: владыки на нашем Синоде снова говорят мне – оставь всё, все твои планы, людей, которые в тебя поверили, страну, частью которой ты хотел стать, возвращайся в Украинк – причём в Киев, не во Львов – и начинай служениё предстоятеля Церкви... Украина за два года моего отсутствия радикально изменилась – это была страна, которую я не узнавал, страна времён президентства Януковича... Очевидно, что для меня всё это было довольно непросто и драматично. Думаю, довольно точно считывали ситуацию те, кто проявлял определённый скепсис. И первым скептиком был я сам, потому что понимал: те огромные вызовы, которые уже тогда возникали и перед Украиной – народом и государством, и перед нашей Церковью, превосходят мои человеческие возможности.

Но мне оказывали отваги два фактора. Первый – что Блаженнейший Любомир был со мной, не оставил меня один на один со всеми этими проблемами, и я всегда мог на него положиться. И, во-вторых, осознание собственной немощи, собственного незнания и отсутствия опыта побудили меня слушать мудрых людей, быть покорным. Я понимал, что многого не знаю, возможно, не до конца ориентируюсь в новых для меня процессах, происходивших в то время в Украине... Это осознание собственных ограничений, и, с другой стороны, уважение к людям, которые знают и умеют то, чего не знаю и не умею я, дали мне возможность не наделать много ошибок. Я хотел продолжать дело Блаженнейшего Любомира и, имея рядом его и мудрых людей, готовых поддержать и посоветовать, начал первые шаги своего служения...

– Почему Блаженнейший Любомир избрал своим преемником именно вас, по крайней мере неформально?

– Выбирал Синод епископов. Блаженнейший даже не предлагал мою кандидатуру – он не принимал в этом участия именно потому, что не хотел никоим образом влиять на мнение избирательного Синода. Но он действительно принял меня как сына, после того как Синод свой выбор сделал. У него не было ни одного неприятия или сомнения, что Синод мог ошибиться...

Помню, накануне интронизации – это была суббота, 26 марта, когда я приехал из Львова в Киев, Блаженнейший Любомир встретил меня на пороге своего дома. Он ничего не говорил, только тепло меня обнял. И я по сей день вспоминаю те открытые объятия отца, и это так меня трогает... Я тогда почувствовал, что и тёплая рука, которой он передаёт власть – не тлько хорошая метафора... Но рука действительно была тёплой, и ту руку он никогда не забирал. Возможно, для многих такого типа отношения были не известны, потому что это было что-то очень личное, не показное, но это было основой для движения вперёд даже тогда, когда чувствуешь свою немощь...

Думаю, Синод мог бы выбрать предстоятелем Церкви кого-то лучше, было много, возможно, более достойных меня, и я это с покорностью признавал. Но я никогда не пытался избегать ответственности. Будучи воспитателем в семинарии, я учил своих семинаристов не бояться ответственности. Это, кстати, один из недостатков постсоветского мира – бегство от ответственности, потому что ответственность всегда может подвергаться критике, разного рода сопротивлению. Тот, кто ни за что не отвечает, имеет гораздо выгодную и спокойную жизнь... И Господь Бог поставил меня в такую ​​ситуацию: ты когда-то об этом говорил, учил других – ну, делай...

– Какие тогда были у Вас планы – в качестве руководителя Церкви? Что из этого удалось реализовать, а что – нет?

– Ещё во Львове я был соучастником тех или иных планов Блаженнейшего Любомира – в частности, о том, чтобы вернуть двор нашей Церкви в Киев. Его видение киевоцентричности нашей Церкви, понимание нашей открытости к православным братьям, само понятие некогда единой, а ныне разделённой Киевской Церкви – всё это были понятия, сформированные Блаженнейшим Любомиром. Это идеи, которые являются плодом экуменического движения второй половины ХХ века – о том, что единственная Христова Церковь сегодня разделена, и мы должны идти дорогой поиска её единства. Эти понятия о Вселенской Церкви Блаженнейший Любомир очень успешно перенёс на киевскую почву. И, по аналогии, говорил, что мы должны заботиться о восстановлении единой Киевской Церкви.

И как Глава УГКЦ я продолжил развитие этих идей, одна из которых – выстраивание отношений с нашими православными братьями как некий стратегический момент. Помню, даже в тогдашнем формате деятельности Всеукраинского Совета Церквей одной из первых задач, которые я себе ставил, было стремление, чтобы Православные Церкви, которые считают себя наследниками Владимирова Крещения, в рамках ВСЦ начали создавать Совет Церквей Владимирова Крещения. Блаженнейший когда вышел с этой инициативой, а я продолжил. Помню свои встречи тогда и с патриархом Филаретом, и с митрополитом Владимиром... Искренне скажу – это не удалось тогда. Каждая из этих братских Православных Церквей хотела иметь с нашей Церковью двусторонние отношения, и мы это понимали и воспринимали: такие отношения были в то время исходным пунктом и важным элементом, без них невозможно иметь общий Совет всех.

Интересно, что сразу после избрания я получил письмо с приветствием от митрополита РПЦ Илариона Алфеева, в котором тоже было задекларировано желание строить хорошие отношения. Я ответил положительно, и начался поиск идей, как нам строить эти отношения. С их стороны была попытка восстановить четырёхстороннюю комиссию по урегулированию православно-католических отношений в Украине при участии УГКЦ, УПЦ МП, РПЦ и Ватикана. Но я вспоминал, что такого типа попытки уже были в начале 90-х, когда наша Церковь только что вышла из подполья. Тогда действительно была большая напряжённость в связи с переходом многих православных приходов назад, в нашу Церковь, шла борьба за храмы – в частности, в Западной Украине. Тогда инициатива потерпела неудачу.

Поэтому мне было интересно слышать и от митрополита Сабодана, и от Блаженнейшего Любомира, что ключ к решению непростых отношений между украинскими православными и греко-католиками – в Киеве, что нам не требуется постоянного присутствия представителей ни Москвы, ни Рима, чтобы развивать наш диалог здесь, на месте. Для нас важным было и то, что мы имели субъект для переговоров в лице Украинской Православной Церкви. Как говорил Блаженнейший Любомир, мы с РПЦ не ссорились, у нас были вопросы с УПЦ МП в Украине. И если мы хотим лечить раны прошлого и двигаться вперёд в отношениях, зачем нам оглядываться на кого-то извне? Это может только затруднять живой диалог и поиск эффективных средств. Искренне скажу, что и это тогда не удалось. Были определённые попытки, некие контакты, но, к сожалению, процессы пошли таким образом, что субъектность УПЦ МП в переговорах вызывала беспокойство за пределами Украины, а для нас, УГКЦ, отрицалась возможность выступать отдельным субъектом этих переговоров. РПЦ предпочла говорить с Ватиканом о нас, но без нас.

Очевидно, что для нас было очень важно развивать отношения и с двумя Православными Церквами, которые называли тогда неканоническими – УПЦ КП и УАПЦ. Помню, когда мы осуществляли совместные моления – в частности, поминая жертв Голодомора, на меня всегда жаловались в Ватикан, что я общаюсь с «раскольниками», но нашу Церковь это не останавливало. Помню, во время одной из встреч с патриархом Филаретом, я ему сказал: «Ваше Святейшество, от того, как мы будем строить отношения между нашими Церквами, зависит будущее Украины», – и он с этим согласился. Много хорошего нам удалось сделать с нашими братьями из УАПЦ. В общем, считаю большим достижением за всё это время, что нам, несмотря на все провокации, удалось сохранить в Украине межконфессиональный и межрелигиозный мир.

Очевидно, что процесс развития Церквей продолжается, и с объединением Православных Церквей в Украине и возникновением ПЦУ с предоставлением ей Томоса об автокефалии создались новые обстоятельства, новые условия.

– Давайте конкретизируем: каким было ваше видение развития самой УГКЦ десять лет назад и сейчас, когда уже можно говорить об определённых результатах и ​​итогах?

– Если очень коротко, то наше видение было простым: мы хотели развиваться как Церковь, построить Патриархат нашей Церкви. Хотели двигаться туда, где есть наши люди, и предоставлять им адекватную пастырскую опеку. Мы почувствовали себя глобальной Церковью: в новейших процессах эмиграции украинцев Церковь должна двигаться за своими людьми.

...Когда речь идёт о внутренних процессах в Церкви, может быть, самым сложным за эти годы было находить подходящих людей для соответствующих задач. Мы, как Церковь, очень быстро разрастались и чувствовали постоянную нехватку кадров и то, что процессы нашего бурного развития опережают наши возможности. В частности, наш епископат очень помолодел: большинство из тех 17 епископов, которых я рукоположил за десять лет, моложе меня. И я, как никто, хорошо понимал, какие трудности и вызовы ожидают епископа, который не имеет опыта служения на каких-то менее глобальных должностях и сразу должен возглавить епархию.

...Если говорить в целом, то за десять лет произошло столько событий, сколько не происходило за десятки лет в прошлом. С другой стороны, драматические обстоятельства – даже последние, связанные с пандемией коронавируса, – ускоряют определённые процессы. А, следовательно, ставят перед верующими людьми очень радикальные вопросы: или ты настоящий христианин и практикуешь свою веру, или ты – out. Мы действительно чувствуем определённую опасность маргинализации духовной жизни среди личных приоритетов современного человека, и это отражается на качестве и месте Церкви в обществе. Но если христианин считает, что его христианская идентичность не должна быть на первом месте его общественной активности, а приоритетом выступают какие-то другие стороны его деятельности – политическая, экономическая и т.д., – то возникает много вопросов. И тогда мы когда Церковь должны думать, каким образом присутствовать в этом мире как церковной и религиозной общине.

 

«После событий в Одессе меня спросили – есть ли у вас в Украине надежда?

Я сказал: очевидно, что есть, потому что мы – христиане»

 

– Вместе с тем, за эти десять лет произошло многое. Очень многое. Начиная со времени правления Януковича и заканчивая пандемией.

– Я бы условно разделил эти годы на три периода. Первый – период президентства Януковича. Второй – период Майдана и войны. И условный третий – период пандемии, в котором мы сейчас находимся.

Каждый из этих периодов был по-своему трудным. Искренне скажу, если бы десять лет назад я знал, что меня ждёт в будущем, я бы ещё больше испугался. Но Господь мудрый – он не показывает нам всё сразу. Почему так? Потому что Он сам является гарантом того, что мы всё с Его помощью сможем пережить и преодолеть. Когда смотрю на эти периоды, которые мы пережили, просто вижу, что без Божьей помощи, только какими-то человеческими силами и ресурсами, мы бы не были на высоте. Всё это были и есть самые драматические обстоятельства, в которых ещё сильнее видно Божье присутствие...

В общем, я бы подчеркнул три ключевых момента, которые проявились за эти годы. Первое – наша Церковь действительно себя почувствовала и осознала народной Церковью. Мы с самого начала Революции Достоинства задекларировали, что есть и будем со своим народом. Помните то «известное» письмо, которое я получил в конце 2013 года от Минкульта с угрозами снять УГКЦ с регистрации, если священники будут продолжать находиться на Майдане? Тогда я был вынужден сказать – господа, нет! Мы будем со своим народом, несмотря на вызовы и даже преследования, которые нас могут подстерегать, и это наш сознательный выбор. Таким был и наш выбор, когда мы решали, оставаться УГКЦ на оккупированных территориях: мы решили, что будем со своими людьми, даже если это непросто...

Встал вопрос военного капелланства и, что важно, пастырства в зоне войны: капеланство ориентировано, прежде всего, на военнослужащих, но в «серой» зоне осталось много гражданских лиц. Мы создали в зоне разграничения десять наших пастырских станиц – начиная от Станицы Луганской и заканчивая Мариуполем. Мы действительно хотели сделать всё, чтобы быть рядом с местными людьми, которые оказались в таких драматических обстоятельствах, не имея цели обращать их к Католической Церкви или заниматься прозелитизмом – наши задачи были совершенно иными... Мы видели, что у людей нет тёплого дома, в котором можно переждать холодную зиму, – значит, нам нужно обеспечить им тепло. Видели, что там остались старики, женщины и дети, которые не имеют необходимого, не имеют возможности обеспечить свои базовые потребности... И мы всеми структурами, которые у нас были там, хотели помочь им просто выжить.

Второй важный момент: мы не просто были рядом, не просто смотрели на страдания нашего народа – мы старались быть голосом тех людей как в Украине, так и за рубежом. Беженцы были окутаны отдельным пастырским вниманием – мы тогда впервые заговорили именно о пастырстве внутренне перемещённых лиц, начали искать их, анализировать карту их присутствия. Стали предпринимать шаги, чтобы помочь им реинтегрироваться в сообщества, в которые они попали... УГКЦ делала всё, чтобы местные жители, которые видели, что к ним приехали люди из Донбасса, приняли их по-христиански. Это были непростые моменты...

Если мы верим, что Донбасс – это Украина, то должны воплотить это в каких-то наших личных решениях и поступках. Например, было такое, что в магазинах в сёлах в Западной Украине завели тетради: переселенцы брали нужные им продукты, продавец вписывала это в тетрадь, а люди из села оплачивали эти счета... Об этом мало кто знает – уже годы прошли, и поэтому я могу об этом открыто говорить. Позже это по-немногу сгладилось, много переселённых людей себя нашли, начали свой бизнес. Также были отдельные программы нашего «Каритас», которые помогали реинтеграции тех людей...

Третья составляющая, которую я лично чувствовал своим долгом осуществлять – наша международная деятельность. Я не уставал говорить о войне в Украине мировой общественности. Сколько пресс-конференций, сколько различных встреч – на разных языках, в разных странах, в разных форматах... Ведь о войне в Донбассе в определённый период в мире просто перестали писать – эта война перестала быть новостью. Когда в 2016 году в Украину приехал Госсекретарь Ватикана кардинал Пьетро Паролин, для того чтобы начать гуманитарную акцию «Папа для Украины», он назвал войну на Донбассе замалчиваемой войной, уже тогда...

Собственно, голос Церкви, голос гражданского общества для мировой общественности был гораздо более слышным, чем даже голос официальных представителей украинского государства. Помню первую пресс-конференцию, которую я провёл в пресс-центре Ватикана, сразу после побега Януковича из Украины и кровавых событий на Майдане... Об этом ещё никто не говорил, а мне дали самую высокую площадку, чтобы сказать об этом. И это создало большой медийный ажиотаж в Риме. Я рассказал о подпольных межконфессиональных госпиталях, о том, что в лютеранской кирхе, в 100 метрах от администрации Януковича, у нас был подпольный госпиталь, где лечили майдановцев... О том, что в римско-католическом соборе была операционная... И люди, которые это слышали, просто представили себе эту картину: вот – престол, на котором приносится бескровная жертва, а сейчас перед этим престолом – операционный стол, на котором льётся человеческая кровь, и врачи делают операции, спасая молодых ребят... Да, это поражало... и это только один пример – таких пресс-конференций потом было много...

Помню, я был в Канаде, когда 2 мая состоялась трагедия в Одессе. Папский нунций устроил встречу, созвал интеллектуалов, и Глава Католической епископата Канады мне сказал: «Слушайте, а у вас в Украине есть какая-то надежда?». Потому что российские войска заходят на Донбасс, оккупирован Крым, эти события в Одессе, Харькове. За рубежом было впечатление – всё... И вот меня спросили, надеемся ли мы?.. И я сказал: «Ваше святейшество, конечно, у нас есть надежда, потому что мы – христиане». Он тогда набрал полную грудь воздуха, но ничего не мог сказать...

– Как сегодня работает УГКЦ на оккупированных территориях и в Крыму?

– Мы там есть, и это наш выбор. В Донецке и Луганске наших верных меньше не стало – даже при том, что очень многие уехали. Мы стараемся заниматься теми людьми, потому что общество, которое занимается диаконией, получает новый импульс Духа Святого, чтобы собираться и действовать вместе. Священники остались с народом, они смотрят в глаза реальной опасности, и те люди благодарны им и говорят: «О нас не забыли, Господь Бог нас не оставил»... Потому что в таких страшных условиях первый вопрос – нужны ли мы кому-то? Кстати, сегодня чувства у людей, которые там находятся, очень смешанные и как раз из-за мнения, что «мы никому не нужны»...

– Можно ли – если это уместно по соображениям безопасности – озвучить примерное количество прихожан и священников УГКЦ на оккупированных территориях?

– В Крыму есть 5 наших приходов, на оккупированных территориях Донбасса – 9. Они функционируют по-разному, потому что священники иногда обслуживают несколько приходов одновременно. Есть священник в Луганске, имеем священников в Донецке... Что касается количества прихожан, то, например, в позапрошлое воскресенье на литургии в Луганске было 16 человек. В условиях пандемии, даже на нашей территории, это довольно много. Кроме того, наш священник обслуживает и римско-католическую общину, которая оказалась без своего священника... Поэтому мы стараемся там быть, а Господь Бог покажет...

 

«Пандемия поразила христиан в самое сердце, потому что Церковь является

собранием людей: "эклезия" означает "созыв избранных"»

 

– От глобального перейдём к внутренним делам УГКЦ. В первый год вашего правления был утверждён катехизис «Христос – наша Пасха». Процитирую ваши слова: «Катехизис – это собрание правил морали, которые каждый член Церкви должен знать, исповедовать и в соответствии с ними жить»... Что изменилось в повседневной жизни Церкви и, главное, прихожан с появлением этого катехизиса?

– В своё время я как богослов был членом редакционной группы, которая писала этот катехизис. Мы не хотели переводить чей-то, а хотели создать свой катехизис, который действительно выражает и формулирует истины нашей веры в соответствии с нашей традицией, в частности, традицией Киевской Церкви. И это был определённый вызов, потому что таких катехизисов до сих пор ещё не было... Я был членом группы, которая предлагала Синоду структуру и концепцию, наполняла его содержанием, писала тексты... Я отвечал за его третью часть, которая описывает аскетическую духовную и нравственную жизнь... но никогда не думал, что когда-то мне придётся удтверждать и провозглашать этот катехизис как Главе Церкви. Поэтому это был какой-то особенный момент и особое ощущение для меня...

А потом начался процесс рецепции, внедрения этого катехизиса. Мы сразу начали переводить его на разные языки. Сегодня есть уже на русском (я представил его в Донецке ещё в 2012 году), английском, португальском, закончен перевод на испанский, ведутся переводы на польский, немецкий, итальянский... То есть этот катехизис уже вышел далеко за пределы нашей Церкви и становится мощным средством общения с мировым христианством... Внедрение его происходит по-разному, всё не так легко и просто. Мы провели катехизические конференции во всех странах нашей диаспоры, представили его в переводах на языки этих стран.

С одной стороны, мы понимали, что издание одной книги не изменит ситуацию с осознанием истин христианской веры. Для этого мало написать книгу – нужен целый механизм катехизического служения, чтобы помочь людям этот катехизис понять, воспринять и в соответствии с ним жить. Когда мы писали его, мы ориентировались на взрослого читателя, уже имеющего какую-то базу, это не катехизис для детей. В частности, мы ориентировались на катехизаторов – священников и тех, кто будет нести дальше это служение. Поэтому были определённые нарекания, что он сложный, что его не так легко расшифровать... Но мы также понимали, что это – определённая база. Ещё Папа Иоанн Павел II говорил, что каждая Церковь должна иметь базовый катехизис, который послужит материалом для того, чтобы создавать другие – для разных возрастных или профессиональных групп и тому подобное...

...Да, этот катехизис сегодня показывает и свои сильные, и свои слабые стороны. Возможно, через некоторое время выйдет его второе издание, усовершенствованное. Но, в частности, в условиях пандемии и локдауна мы почувствовали, что наши люди очень нуждаются в интеллектуальном, рациональном дидактическом осознании своей веры. Люди хотят знать того Бога, в которого они верят, и ищут ответы на очень конкретные вопросы...

– Если мы уже упомянули о пандемии, то представители разных Церквей констатируют: за этот год людей в храмах cтало значительно меньше. Это, конечно, связано с пандемией, но не только. И многие священники обеспокоены тем, как возвращать людей в храм, как укрепить веру вне его.

– Да, все Церкви переживают это и задают себе эти вопросы. Не скажу, что у нас есть какие-то окончательные рецепты – мы все ищем, как быть Церковью в этих новых обстоятельствах... Пандемия поразила способ христианской жизни сообщества в самое сердце, потому что Церковь по своей сути является собранием людей: «эклезия» означает «созыв избранных». И если мы сейчас не можем собираться вместе и делать это сообщество видимым, то как нам жить? Это, действительно, было большим шоком для нас, когда мы перестали созывать, более того – просили людей не приходить в храм... Это были неестественные для церковного образа жизни обстоятельства и способы, как быть и оставаться Церковью.

Очевидно, что пандемия вызвала общий кризис определённых стереотипов и традиционных форм церковной жизни. Возможно, это и хорошо, потому что кризис – не всегда плохо, это необходимость что-то совершенствовать, делать какой-то экзистенциальный выбор... Мы поняли несколько ключевых вещей. Первое: количество людей в храме вообще не является показателям качества церковной жизни или вообще церковной жизни как таковой. Второе: анонимные христиане имеют большую опасность потерять веру и перестать жить христианской жизнью. Священник или пастырь, который осознаёт себя лишь как тот, кто осуществляет определённые религиозные ритуалы, не имеет будущего – ему надо переосмыслить свою идентичность. Священник, который, служа в храме, не имеет личного отношения и связи с верующими, до конца не осуществляет свою задачу...

– Кого вы называете анонимными христианами? Это те, кто веруют, но говорят: «Зачем мне ходить в церковь»?

– Да, те, кто не считают себя членами сообщества Церкви. Это тезис «верю в Бога, но не верю в Церковь»: прихожу в храм, осуществляю какой-то свой личный ритуал (например, ставлю свечу), абстрагируясь от того, что в этой церкви происходит, и выхожу... Такого типа христианская жизнь будет претерпевать огромные преобразования, и это хорошо!

Что мы сделали в таких обстоятельствах? Священники начали активно искать своих людей, которые по тем или иным причинам – в частности, эпидемиологическим, не присутствуют в храме. Они завязывают с ними личные контакты с помощью современных средств коммуникации... И, вы знаете, это дало свой эффект: многие говорят, что мой настоятель, мой пастырь стал реально присутствовать в моей жизни!

– Продолжая тему пандемии: вы были одним из первых религиозных лидеров, кто вакцинировался. Отношение украинцев к вакцинации довольно неровное, и многие люди выступают категорически против, даже не будучи в состоянии аргументировать своё сопротивление. Причём, среди них немало медиков. Что бы вы сказали своим прихожанам о вакцинации – особенно тем, кто подобен Фоме неверующему?

– Первое, надо утверждать, что вакцинация как феномен является частью нашей жизни, осознаём мы это или нет. Мы не знаем мира без вакцинации. Человечество побороло тяжёлые заболевания – такие, как оспа или холера, некоторые болезни полностью исчезли, некоторые ещё существуют. Но они были усмирены только благодаря вакцинам. Поэтому вакцинация как феномен является тем, что соответствует физиологии человеческого тела, она помогает организму самостоятельно побороть возбудителя того или иного заболевания, без применения каких-то специфических лекарств. Поэтому отрицать феномен вакцинации как таковой – глупо: это как отрицать, что дождь идёт или солнце светит...

Второе: я с большим уважением отношусь к сомнениям и даже опасениям, которые есть по вакцинации против коронавируса. Почему? Потому что все вакцины, которые имеет сегодня человечество против этой болезни, – это вакцины экстренного использования, они ещё проходят экспериментальный период испытания их эффективности. Поэтому естественно, что мы до конца не знаем, как они функционируют, какими могут быть побочные эффекты... Поэтому естественно, что такие вакцины порождают определённые вопросы к профессиональным медикам и врачам. Это во мне говорит бывший медик (смеётся). Но даже на таком этапе эти вакцины нельзя мифологизировать...

– Должна ли Церковь популяризировать вакцину?

– Церковь не может быть пропагандистом вакцинации, это вне наших компетенций. Мы можем только утверждать, что вопрос вакцинации – компетенция медиков, и в этом вопросе нет никаких религиозных оснований, чтобы отказываться. Об этом говорится в заявлении Всеукраинского Совета Церквей и религиозных организаций.

Мы совместно определили три принципа по вакцинации – по-моему, они очень важны и помогут людям принять личное решение. Во-первых, вакцинация должна быть добровольной: никого нельзя принуждать вакцинироваться. Можно ли кого-то заставить быть здоровым? Нет, это личная сфера, куда никто не имеет права входить грязными сапогами. Украинское общество, которое пережило годы тоталитаризма, где государство действительно контролировало всё, мы имеем в этом свои раны. Поэтому любое принуждение, особенно в отношении личных вещей, сразу не воспринимается.

Второй принцип: вакцинация должна быть доступной, и это – определённая проблема на сегодня. Видим, что вакцинация и в мире, и в Украине разоблачила проблему так называемых национальных эгоизмов. Богатые страны выкупили последние дозы вакцин. Читаем, что страны, где есть заводы по производству вакцины, запретили вывозить их продукцию за рубеж. Это означает, что существует огромная нравственная проблема в справедливом распределении доступа к вакцинации. И это было подтверждено даже главой ВОЗ. Бедные страны оказались без возможности доступа к вакцинам. Более того, это может быть определённой формой маргинализации этих стран и их последующей изоляции: страна, где высокий уровень заболеваний и низкий уровень вакцинации, будет считаться опасной, и с ней фактически будут закрывать границы. И здесь Украина попадает в очень опасную ситуацию. Думаю, мы должны сделать всё, чтобы в Украине и для Украины вакцина была доступна...

– Это нужно украинской власти сказать – увы...

– ...И если она будет доступной, человек сможет иметь свободный выбор – вакцинироваться или нет. И третье – безопасность. Мы не знаем, действительно ли безопасна та или иная вакцина, которую закупает государство. Потому что государство может закупить вакцину, которая дешевле или наиболее ходовая на рынке, но вполне небезопасная. И здесь, к сожалению, мировой рынок такого типа продуктов может быть неморальным, очень агрессивным и политизированным. Компетенция подтвердить, что та или иная вакцина является безопасной, – это компетенция соответствующих государственных органов. Думаю, ни один религиозный деятель не имеет права говорить о безопасности или опасности какой-то вакцины.

– Ваши родители на Львовщине будут вакцинироваться?

– Будут, обязательно будут, как только это станет доступно...

 

«Ещё несколько лет назад было ощущение, что "завтра будет лучше".

Сегодня такой уверенности уже нет»

 

– Напоследок ещё несколько важных вопросов. Насколько за десять лет сократился путь УГКЦ к получению статуса собственного Патриархата?

– Я бы сказал, что мы каждый раз полнее начинаем работать именно как патриаршая Церковь. Объясню, как это происходит. Патриаршая Церковь – это Церковь, которая объединяет не только отдельные епархии, но и различные митрополии. Митрополия – структура над-епархиальная, а патриархат – структура над-митрополичья. Мы за эти десять лет очень подвинулись вперёд в этом направлении. Только в Украине за десять лет мы имеем три новых митрополии – реальных, а не титулярных... Очевидно, когда речь идёт о том, кем является предстоятель, который объединяет митрополии в Украине, Польше, Канаде, США, Бразилии, – это патриарх. Но мало иметь митрополии, мало иметь такой Синод, какой мы имеем сегодня, – как сказал Папа Франциск в 2019 году: «Мало иметь Синод, надо быть Синодом»... Поэтому те структуры, которые мы развиваем, надо ещё научиться правильно использовать, жить ими и правильно формировать ту поместность, о которой мы говорим. Поэтому, думаю, мы патриаршей церковью по сути, а по форме каждый раз, то полнее ней живем. Думаю, признание той действительности патриаршей Церкви, которой мы, будет следующим этапом...

– В последующие десять лет?

– Посмотрим... Я бы хотел, чтобы это было как можно быстрее.

– Что касается УГКЦ за рубежом. Когда вокруг него собираются эмигранты, даже не будучи греко-католиками, – это понятно. Но лично я много раз наблюдала на таких службах людей, которых с Украиной ничего не связывает. Что же их привлекает в храмы УГКЦ?

– Отвечу на примере Аргентины – я это лучше знаю и пережил на собственном опыте. Последние эмигранты, которые массово приехали в Аргентину, были после Второй мировой войны. И за те 75 лет, когда не было новой волны эмиграции, доля людей неукраинского происхождения, которые на сегодня являются верующими нашей Церкви, стала очень большой. Более того, УГКЦ в Аргентине в подавляющем большинстве перешла на испанский язык. Вот пример: в тропической зоне Аргентины есть провинция Мисьонес, на границе между Бразилией и Парагваем. В её столице есть приход святого Владимира, где почти все члены приходского совета – неукраинского происхождения: там есть выходцы из польских, швейцарских, немецких семей... Есть и из смешанных украинских – так называемых креольских... Но все они являются прихожанами прихода святого Владимира!

– Почему не баптисты, не к римо-католики, которые там тоже есть?

– Потому что они увлечены наследием Киевского христианства!.. Мы должны осознать, что Киевская Церковь – феномен христианства, и она интересна не только для украинцев... Возможно, одна из задач на сегодня в том числе и для нашей Церкви – делиться этим сокровищем.

– В УГКЦ часто говорят, что она является глобальной церковью. Объясните ваше понимание значения этого термина.

– Глобальность нашей Церкви – это не только географическое понятие. Она сейчас проявляется и в том, что мы не сидим в обороне за стенами церковных зданий, не воспринимаем эти изменения как то, против чего надо воевать. Мы выходим навстречу, чтобы говорить, общаться, евангелизировать этот мир. Христос говорит: «Я пришёл не для того, чтобы этот мир осудить, а чтобы этот мир спасти»...

– Коронавирусный год коренным образом изменил общество, неотъемлемой составляющей которого является Церковь. Очевидно, эти трансформации ещё не завершены, но о первых выводах говорить уже можно.

– До конца у меня нет ответа на вопрос... Этот мир надо ещё наблюдать и изучать. Но, по моему мнению, это мир, несущий очень много ран, которые получил современный человек, – ран, вызванных пандемией, вынужденной изоляцией, процессами, на которые люди не имеют влияния. У современного человека жизнь вырывается из рук... Ещё несколько лет назад было ощущение, что мир развивается по законам эволюции, и «завтра будет лучше». Сегодня такой уверенности – что эта эволюция ведёт к чему-то лучшему, что завтра действительно будет лучше – уже нет. Если посмотреть любые футурологические фильмы, мир будущего – это мир «после людей», мир катастроф... Кое-кто говорит об апокалиптических событиях и колоссальных экологических изменениях, о мире, где человечество будет иметь проблемы с доступом к питьевой воде... Этот будущий мир для нас ещё до конца понятен...

В нашем кругу мы говорим, что, возможно, рано говорить о посткоронавирусном мире – мы живём ещё в мире коронавируса и уже видим, сколько ран нанесла эта пандемия. Психологи же начинают говорить о психической травме в результате пандемии. Когда началась война, некоторые, возможно, впервые услышал о ПТСР – посттравматическом стрессовом расстройстве. Сегодня психологи отмечают, что данная пандемия вызывает ещё хуже и более массовые расстройства. И мы до конца ещё не понимаем, как глубоко и каким образом это поражает целые общества...

Другая рана пандемии – это рана, вызванная крайним индивидуализмом, умноженным на самоизоляцию. Человек в техногенном мире и так чувствовал себя одиноким, даже если контактировал с целым миром онлайн 24 часа в сутки. Но сейчас ощущение одиночества очень акцентированное.

Следующий феномен, который мы уже видим, – некая эрозия институтов, организаций. Мир переходит из институционности в сетевое общение. И кризис испытают все институты, даже церковные. Поэтому нам нужно искать новые способы, как строить организации на основе межличностных отношений. И именно эти способы будут определять, каким образом эти отношения будут создавать новые институты. Это действительно глобальные изменения, потому что следующий вопрос – изменение правил общественной и политической жизни. И, если говорить о глобальных вещах, претерпят определённый кризис механизмы права – и государственного, и международного...

Это лишь мои наблюдения, как будет выглядеть мир, который рождается на наших глазах. Могу сказать, что Церкви до конца ещё не знают, как найти своё место в этом мире, очень много страха. Но эти страхи надо будет побороть, и в плане церковного строительства тоже.

 

Соня Кошкина, шеф-редактор LB.ua

Олег Базар, главный редактор LB.ua